115 лет назад родился Муса Залилов — известный всему миру как Муса Джалиль — татарский поэт, в годы войны казненный в нацистской тюрьме в Берлине. Кем он был: героем-подпольщиком или предателем, добровольно вступившим в нацистский легион «Идель-Урал»?
И каким он был сочинителем: стихотворцем «ниже среднего уровня» или поэтом, чьи стихи на татарском языке и сегодня звучат по всему миру? Подробнее о его трагической судьбе и творчестве — в материале Галины Зайнуллиной.
В 1960-е годы имя татарского поэта Мусы Джалиля, казненного в берлинской тюрьме Плётцензее в августе 1944 года, было известно всей стране и служило символом доблести и беззаветной любви к Родине. Сборник стихов «Моабитская тетрадь», написанных Джалилем в другой нацистской тюрьме, Моабите, перевели на более чем шестьдесят языков мира. Строчка из стихотворения «Мои песни» — «Жизнь моя песней звенела в народе, смерть моя песней борьбы прозвучит» — стала крылатой. Однако такое отношение к личности и творчеству Мусы Залилова, выбравшего себе звучный псевдоним Джалиль, сложилось не сразу и впоследствии неоднократно менялось. Для этого, действительно, были основания: дело в том, что в годы войны поэт, воевавший на Волховском фронте, попал в плен и вступил в ряды мусульманского легиона «Идель-Урал», созданного немцами для участия в боях с Красной армией. Однако позже Джалиль примкнул к антигитлеровскому подполью, действовавшему среди легионеров, и был приговорен к смертной казни, когда предатель выдал организацию гестапо. Сразу после войны против поэта было открыто уголовное дело за измену родине, и лишь вмешательство Константина Симонова, который в 1953 году напечатал в «Литературной газете» подборку стихов Джалиля, помогло реабилитировать его имя и восстановить историческую справедливость.
В 1966 году у стен Казанского кремля был установлен памятник Джалилю, на котором поэт (при жизни не отличавшийся высоким ростом) предстает в образе гиганта, рвущего могучей грудью колючую проволоку. В 1968 году на студии «Ленфильм» сняли фильм «Моабитская тетрадь». Имя Джалиля присвоили казанскому оперному театру, а также многим городским улицам, колхозам и школам СССР, морским лайнерам, малой планете, холму в Антарктиде. С особым пиететом память о поэте-герое культивировалась среди соплеменников. В 1968 году была учреждена Премия комсомола Татарии имени Мусы Джалиля (с 1997-го Республиканская премия имени Джалиля). В 1970-м открылся мемориальный музей в городе Мензелинске, в 1983-м — музей-квартира в Казани. В 1981-м в Татарском академическом театре состоялась премьера спектакля «У совести вариантов нет» о последних днях поэта-героя.
Однако после перестройки толстый слой агитпроповской штукатурки, наложенный на личность и творчество поэта, пошел трещинами заодно со всей советской идеологией. Сначала в региональных газетах и журналах появились статьи, из которых стало известно, что Джалиль слыл любимцем женщин. Сам он в одной из своих довоенных автобиографий написал в графе «семейное положение»: «Имею семью, дочь и алименты» — однако идеологи сочли нужным внести коррективы в биографию любвеобильного поэта и вычеркнули оттуда его старшего сына Альберта и дочь Люцию. Разрешалось упоминать в прессе и приглашать на торжественные мероприятия только вторую дочь — Чулпан.
Вслед за этим общественность справедливо возмутилась тем, почему из 11 легионеров, казненных в тюрьме Плётцензее, званием Героя Советского Союза посмертно наградили одного Джалиля, приписав ему роль организатора антифашистского сопротивления, хотя лидером подполья мог быть фронтовой разведчик Гайнан Курмаш, кстати, первым взошедший на эшафот 25 августа 1944 года. Джалиля казнили пятым. В итоге 5 мая 1990 года справедливость была восстановлена — Гайнан Курмаш, Фуат Сайфельмулюков, Абдулла Алиш, Фуат Булатов, Тариф Шабаев, Ахмет Симаев, Абдулла Баттал, Зиннат Хасанов, Ахат Атнашев и Галлянур Бухараев были награждены Орденом Отечественной войны I степени, а в 1994 году рядом с памятником Джалилю был открыт барельеф, представляющий лица десяти его казненных товарищей.
Далее, в 1997 году на II Всемирный конгресс татар приехал эмигрант Казим Миршан, в 1943—1944 годах учившийся в Берлинском техническом университете, и рассказал, что, пока над татарскими легионерами шло следствие по обвинению в антигосударственной деятельности, он ходил к ним на свидания в тюрьму Моабит. После казни именно ему передали все вещи бывших арестантов, в том числе записные книжки Джалиля со стихами. Летом 1946 года Казим передал их в советское посольство в Риме. Визит Миршана в Казань положил начало слухам о том, что Нигмат Терегулов (также участник антифашистской борьбы), который принес первую моабитскую тетрадь в Союз писателей Татарстана в 1946 году, и бельгийский антифашист Андре Тиммерманс, сокамерник Джалиля, доставивший годом позже тетрадь № 2 в советское посольство в Бельгии, никогда не существовали. Дескать, их выдумали, поскольку в советское время сказать правду о том, что тетради со стихами поэта-патриота и советского героя сохранил и передал на родину белый эмигрант и татарский буржуазный националист, было немыслимо. Сегодня благородный поступок Казима Миршана никем не оспаривается (как и существование Тиммерманса — его имя на обложке второй тетради выведено рукой самого Джалиля), также не подвергается сомнению и существование стихов, о которых он рассказал. Они были созданы Джалилем уже после того, как 12 февраля 1944 года Второй имперский суд Третьего рейха в Дрездене вынес подпольщикам смертный приговор. Из посольства в Риме, куда их принес Миршан, их отправили в архивы СМЕРШа, где они бесследно исчезли.
Наконец, в 2009 году был поставлен под сомнение сам героизм Джалиля. На одном из казанских сайтов появилась статья «К будущему надо готовиться!», в которой восторженно рассказывалось о «выдающемся соотечественнике» Гарифе Султане — эмигранте из Мюнхена (основателе татаро-башкирской редакции радио «Азатлык» — «Свобода»), якобы служившем вместе с Джалилем в мусульманском легионе «Идель-Урал». Султан охарактеризовал поэта-героя как малодушного человека, вступившего в антифашистскую борьбу лишь в конце войны и исключительно из боязни возмездия со стороны приближающихся советских войск. Вслед за тем в журнале «Мирас» была опубликована историческая драма «„Барбаросс” инкыйразы» («Гибель „Барбароссы”»). В ней Джалиль предстал чуть ли не придворным одописцем Гитлера. И хотя автор драмы «за клевету» был снят с поста главного редактора журнала, исключен из Союза писателей Татарстана, более того — признан психически больным, осадок, как говорится, остался. Желающих порассуждать о том, что Джалиль присягнул Гитлеру, стало достаточно много. Ведь обыватель, согласимся с Александром Пушкиным, всегда готов радоваться «унижению высокого, слабостям могущего».
Как бы то ни было, сложившаяся ситуация непроста — общественное мнение относительно подвига Мусы Джалиля расколото, а потому воспользуемся принципом архаичной древнегреческой этики: будем оценивать человека не по его субъективным намерениям, а по объективным результатам. Они в случае Джалиля таковы.
Вечером 22 июня 1941 года поэт сказал друзьям: «После войны кого-то из нас недосчитаются…», а наутро он — заведующий литературной частью Татарского театра оперы и балета, ответственный секретарь Союза писателей ТАССР, депутат казанского городского совета — пришел в военкомат с заявлением отправить его на фронт. Джалиля хотели демобилизовать, но он отказался от брони. 13 июля 1941 года поэт получил повестку. После окончания курсов политработников его отправили на Волховский фронт в звании старшего политрука, где приписали к резерву штаба фронта, расположенного в Малой Вишере. Но политрук Залилов упросил Льва Моисеева, замглавреда газеты «Отвага», взять его на «должность писателя». То есть он, вопреки уговорам остаться при штабе, настоял на своем переводе в окруженную среди гиблых болот и отрезанную от основных сил Вторую ударную армию. В июне 1942 года Залилов получил тяжелое ранение и попал в плен к врагу, где впоследствии вступил в ряды татаро-башкирского легиона «Идель-Урал». Легион почти не участвовал в боевых операциях, а его бойцы при первой возможности стремились перейти на сторону СССР. К концу 1944 года гитлеровцам стало ясно, что план использования национальных антибольшевистских военных формирований под флагом рейха провалился. В этом, несомненно, была и заслуга Джалиля — он, назначенный вести культурно-просветительскую работу среди легионеров, имел возможность разъезжать по разным частям и вербовать среди них новых членов антифашистского сопротивления.
Наконец, никто не станет отрицать факта того, что Муса Джалиль был гильотинирован вместе с другими подпольщиками. Допустим даже, что в плену его одолевали сомнения, что он очень хотел выжить и поэтому согласился служить немцам. Но все это не имеет отношения к объективному результату: Джалиль был среди тех, кому отрубили голову за подрывную деятельность против Третьего рейха.
О безусловности подвига Джалиля, его предназначенности к нему имеется особое свидетельство — из разряда провиденциальных. Принадлежит оно «человеку с планеты Колыма» — Варламу Шаламову, написавшему рассказ «Студент Муса Залилов», который был напечатан во втором номере журнала «Юность» за 1974 год. Место действия этого рассказа — комната студенческого общежития МГУ в Большом Черкасском переулке, где проживают Варлам, студент факультета советского права, и Муса, студент литературного отделения этнологического факультета МГУ, — «нацмен», «комсомолец» и «поэт». Джалиль в этом рассказе описан с некоторой иронией: «Муса был очень опрятен: маленький, аккуратный, с тонкими, маленькими, женскими пальчиками, нервно листавшими книжку русских стихов»; «Вместо молитвы Муса учил русские стихи, вызубрил все, что не возьмешь изнутри, со смысла и чувства. Способ старинный, надежный, а может быть, и единственный. Именно так зубрят названия латинских костей и мышц медики». Однако как о герое Шаламов отзывается о своем соседе по комнате с полным уважением — когда пишет о первом стихотворении Пушкина, которое Муса выбрал для заучивания наизусть. Это был не «Арион», не «Я вас любил», не «Памятник»… «Первым русским стихотворением, которое выучил Муса Залилов перед тем, как стать Джалилем, был „Узник” Пушкина». В этом выборе, по мнению автора рассказа, «было что-то такое, что привлекало, обещало решить что-то важное в судьбе, научить чему-то важному».
Между тем известно, что даже знакомство с «Моабитской тетрадью» не заставило Шаламова изменить свое мнение о Джалиле-поэте как о «начисто бездарном человеке». Что ж, нельзя не согласиться с тем, что в поэзии Джалиля, как писал исследователь творчества Шаламова Валерий Есипов, трудно выделить «индивидуальное своеобразие, хотя бы в рамках национальной поэзии», найти в ней психологическую достоверность и эмоциональную пластичность, к которым нас приучила русская поэтическая культура. Действительные качества современников, их готовность пролить кровь в борьбе за светлое будущее облекаются Джалилем в весьма условные формы. Ему было важно подчеркнуть исключительность в облике и чувствах образов-персонажей, ведь тема героического самопожертвования являлась для поэта сквозной.
Многое из написанного Джалилем сегодня невозможно читать без досады, например стихотворение «Утро»:
Ты в работе быстра,
и недаром горжусь я,
И недаром я счастлив
подругой такой, —
Засучив рукава,
железные брусья
Ты сгибаешь
девичьей, но сильной рукой.
Но среди его любовных стихотворений, таких как «Парашют», «Простуженная любовь», «Мы сквозь ресницы все еще смеемся…», «Наша любовь», встречаются и вполне читабельные, даже трогательные. В «Хадие» Джалиль даже приближается к тютчевскому «О, как убийственно мы любим…»:
Но два сильных, стойких человека,
Мы друг друга истерзали всласть.
И на всем запрет, на всем опаска.
Молодое чувство не росло.
Да и юность пылкую с годами
Ветром мимолетным пронесло.
Считается, что для начального периода творчества Джалиля характерно воспевание героики революции и Гражданской войны (поэма «Пройденные пути»), а также создание романтических образов рядовых строителей социализма (сборник «Орденоносные миллионы»). Потом же он якобы отказался от романтической условности и восточной метафоричности ради «новых реалистических красок». Но Вячеслав Воздвиженский, автор книги «Поэзия Мусы Джалиля», придерживается иного мнения и пишет, что «высокая роль романтического пересоздания, символики, тяга к отвлеченности, приподнятость образного строя» были свойственны поэту на протяжении всего творческого пути. Тяготение к такому художественному методу Воздвиженский объясняет сильным влиянием традиций Востока на татарскую литературу в целом.
Взять балладу «Соловей и родник» 1942 года. Трогательная дружба певчей птицы с источником живительной влаги воплощает в ней полноту гармонической жизни.
Птичка любит родник,
Птичку любит родник,—
Чистой дружбы огонь
Между ними возник.
Но приходит грозный час, и враг родины, «кровопийца и бандит», отравляет родник, чтобы погубить джигита, который «с клятвой в сердце стальном» идет по его следу. Однако соловей не дает ему утолить жажду: перехватывает отравленные капли с воспаленных губ воина и геройски гибнет, упав в струи друга-родника.
Подобный перевод конкретной ситуации в обобщенный приподнятый план Джалиль в своих стихах осуществлял не по-графомански автоматично, а вполне осознанно. Об этом свидетельствует документ из архива Татарстанского отделения СТД РФ — стенограмма теоретической конференции, на которой 17-18 июня 1941 года обсуждалась опера Назиба Жиганова «Алтынчеч» («Златовласка»). Темой оперы являлась борьба тюркских племен Поволжья против монгольских захватчиков. Муса (автор либретто) в ответ на упреки в нежизненности персонажей возражал так: «Образы не индивидуальные, а символические, как бы воплощенные в философскую идею»; «Образы обобщены абстрактно, но имеют определенный ясный характер». То есть достоверность деталей, психологическая осязаемость рисунка ему — считавшему свое время героической эпохой, а себя одним из ее титанов — в творчестве были попросту неинтересны. Вместе с тем Джалиль был мастер сочинять незатейливые детские стихи, злободневные поэтические репортажи и стихотворные фельетоны. И все же его излюбленной жанровой формой являлся приподнятый лирический монолог.
Интересно, что, по мнению большинства татарских литераторов, знакомых с его поэзией не в переводах, а в подлиннике, именно «Моабитская тетрадь», цикл из 125 стихотворений, написанных в тюрьме, сделали Мусу Джалиля настоящим поэтом. Не было бы войны, не было бы и Джалиля — одним из первых это высказал друг Мусы поэт Хасан Туфан в письме Габдрахману Минскому из ссылки, которую отбывал по обвинению в клевете на Сталина: «Как вырос наш маленький Джалиль!». В наши дни с мнением классика Туфана солидарны многие. Рамис Аймет: «До войны Джалиль был поэтом ниже среднего уровня. После потрясения „бөтен күзәнәкләре белән” (каждой клеточки тела) он как бы родился заново»; Хабир Ибрагим: «Джалиль до Моабита был красным поэтом, сочинял, вероятно, ради карьеры, но в пограничной ситуации — между жизнью и смертью — начал писать шедевры»; Ркаил Зайдулла: «Главное в „Моабитской тетради” — наличие юмористических стихов. С учетом условий, в которых они писались, это более всего показывает величие человеческого духа. Полгода в камере смертников — подобное вообразить трудно! И что удивительно, в этих стихах нет имени Сталина…»
Действительно, обилие юмористических и сатирических стихотворений в «Моабитской тетради» — «Часы», «Милая», «Беда», «Влюбленный и корова», «Любовь и насморк» «Хадича», «Соседи» и других — на первый взгляд кажется не совсем естественным. Но поэт Ренат Харис объяснил этот феномен, обратившись к авторской исповеди Гоголя: «На меня находили припадки тоски мне самому необъяснимой… Чтобы развлекать себя самого, я придумывал себе все смешное, что только мог выдумать».
Уточним лишь, что Джалиль, «видя топор палача над собой», от безысходности не сочинял, а вспоминал смешные случаи. До войны он записывал их мелким арабским шрифтом в специальную тетрадь в черной обложке и как-то раз заставил композитора Жиганова всю ночь хохотать, зачитывая ее содержание. Под утро друг поэта обеспокоился: «Знает ли о существовании этой черной тетради Амина?» На что Муса ответил: «Женщины народ сложный. Амина может все это истолковать по-иному, не как литературу, а как мою биографию». Хотелось бы знать, где теперь эта «немоабитская» тетрадь Джалиля… Неужели безвозвратно пропала, как тетради Миршана?
В народе равно популярны как юмористические, так и трагические стихи Джалиля, но все же самым востребованным из моабитского цикла является «Варварство», в котором повествуется об уничтожении селенья: нацисты расстреливают женщин и детей; не желая марать руки, они заставляют рыть яму самих приговоренных.
Я видел: плакали, как дети, реки,
И в ярости рыдала мать-земля.
Своими видел я глазами,
Как солнце скорбное, омытое слезами,
Сквозь тучу вышло на поля,
В последний раз детей поцеловало,
В последний раз…
Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас
Он обезумел. Гневно бушевала
Его листва. Сгущалась мгла вокруг.
Я слышал: мощный дуб свалился вдруг,
Он падал, издавая вздох тяжелый.
Пейзаж в этом стихотворении обобщен и несамостоятелен, служа целям романтической аллегории — природа гневается, скорбит, негодует вместе с лирическим героем произведения. Однако образная сила «Варварства» не в декоративной экспрессии, а в подлинности накала и страсти, сродни античной.
Именно это стихотворение наиболее часто выбирают для декламации участники популярных «Джалиловских чтений» (в 2021 году на них уже подано 40 тысяч заявок), учрежденных Всемирным конгрессом татар, а также фестиваля работающей молодежи «Безнең Заман» («Наше время») и флешмобов под тегом «Весь мир читает Джалиля», которые проводят сотрудники музея-квартиры Джалиля (видео шлют из Канады, Казахстана и регионов РФ). Так что совершенно понятно, почему советские идеологи из одиннадцати казненных в Плётцензее выделили именно Джалиля с его самодельными блокнотами, исписанными арабской вязью и яналифом, — эффектно, когда гражданский подвиг сопряжен с литературно-творческим, это на десятилетия гарантирует неподдельное восхищение людей и их живой интерес.
Поэтому 15 февраля, в день рождения Мусы Джалиля, к его памятнику на площади Первого мая в Казани и в Национальный музей РТ, где раз в году предоставляется возможность увидеть подлинники моабитских тетрадей, как всегда, придут сотни людей — сами, не по разнарядке. Придут отдать дань памяти не классику, покрытому хрестоматийной пылью, а поэту, сохранившему верность однажды принятому решению. И вспоминать Мусу Залилова в этот день будут не только в Казани, но и во многих городах и весях России.