Что такое татарская государственность — это каждый понимал по-своему… Именно так хочется переиначить слова Аркадия Петровича Гайдара о понимании счастья по завершении обзора новинок Татарского книжного издательства за истекшие полтора года. Он показывает: вопреки тому, что за официальную точку отсчета истории Татарстана берётся советский этап —1920 год образования ТАССР, наши писатели и историки стремятся к осмыслению всего тысячелетнего опыта государственного строительства, который имел место в Среднем Поволжье, да и Евразии в целом. Разумеется, каждый хочет дать свой весомый ответ на вопрос «Откуда есть пошла татарская земля».
Итиль впадает в Хазарское море
«В краю великих рек Итиль и Чулман заново зародилось наше отечество», — утверждает Нурихан Фаттах в знаменитом историческом романе «Итиль-река течет». Роман был создан в 1972 году, но каждое его переиздание можно считать событием, достойным упоминания, ведь Фаттах был первым, кто снял печать с булгарского периода истории казанских татар, до него никто из писателей не углублялся в историю дальше пугачевского восстания. Впервые на русском языке в переводе Марселя Зарипова бестселлер увидел свет в 1978 году, тиражом 100 тысяч экземпляров, в 1987 —140 тысяч, в 2018 —1100 экземпляров. Такие пришли времена — малотиражные.
Между тем в ХХI веке роман о событиях тысячелетней давности по-прежнему воспринимается как увлекательный и динамичный. Во многом благодаря авантюрно-героическому началу его главного героя Тотыша, но не меньшее значение имеет воссозданная Фаттахом атмосфера прошлого. Прежде чем назвать верховного бога булгар Тенгри, а Каспийское море — Хазарским, он ознакомился с огромным количеством исторической литературы, посетил районы археологических раскопок. Потому-то ему удалось так убедительно описать ритуалы тенгрианской веры и жизненный уклад рода Акбуре.
Дух описываемой эпохи сквозит и в характерах героев — в их причудливых переживаниях и мотивах поступков. Верховный жрец Утташ-кам, предводитель рода Курэн-бий, объединитель булгар Алмыш-хан — все они стремятся к власти и справедливости, понимаемой согласно нормам своего времени, только одни мыслят узко — в масштабах родового урочища, а другие понимают необходимость объединения разрозненных племен в государство, причем на основе разрыва с многовековой верой предков. В финале булгарские племена при послах халифа из Багдада клянутся исповедовать исламскую веру.
Хотя противников этого шага ждут «проклятие халифа и карающий меч Алмыш-хана», не покидает ощущение благой поступи истории. Это оттого, что на протяжении всего повествования народная судьба ассоциируется с образом Итиль (Волги), и кажется, что роман Нурихана Фаттаха будет переиздаваться, пока течет великая река… Такая вероятность возможна, только явно не вечна идея искать корни Казанского ханства в Булгарском государстве.
Сто лет зонтичной идентичности
Историк Булат Хамидуллин в книге «…Окаянная дщерь Златой Орды…» не полемизирует с булгарской версией, узаконенной в советский период. Он увлеченно и вместе с тем взвешенно обосновывает большой вклад золотоордынского периода в этногенез казанских татар и их культуры. К слому устоявшихся представлений читателей этой монографии подготавливает само ее название — «…Окаянная дщерь Златой Орды…»: в нем процитирована негативная оценка Казанского ханства анонимным автором русской летописи XVI века. И вовсе не ради обидного эпитета «окаянная», здесь главное метафора — «дщерь Орды».
По мнению Хамидуллина, для татар имели огромное значение период, связанный с Улусом Джучи, и эпоха позднезолотоордынских тюрко-татарских государств. В рамках таких образований, как Крымское, Ногайское, Казанское, Астраханское и другие ханства, «окончательно оформились культурные и языковые особенности локальных групп татарского суперэтноса». Вывод, который делает историк на основании данного тезиса, смел и неожидан: несмотря на недолгий срок существования Казанского ханства, чуть более ста лет, тюрко-мусульманская культура XV–XVI вв. оставила неизгладимый след в судьбах не только татарского, но и башкирского, марийского, мордовского, удмуртского, чувашского и иных народов! Таким образом, Хамидуллин предлагает очень продуктивную для нашей многонациональной республики идею «зонтичной идентичности» — Казанское ханство рассматривается им как цельная этнополитическая общность народов Среднего Поволжья.
Однако автор никоим образом не навязывает читателю свою точку зрения, в его историографических заметках приводятся все концептуальные подходы к этой теме, начиная с западноевропейских источников XV–XVII вв. и кончая взглядами татарских историков начала 2000-х гг. Особо интересна идея Дамира Исхакова об этносословной стратификации Казанского ханства: оказывается, в XVI — начале XVII в. элита золотоордынского происхождения скрывалась в разных ответвлениях правящего сословия, а другая часть казанских татар — ясачное, феодально-зависимое население — имела местные булгарские этнические истоки.
Следует заметить, что Булат Хамидуллин не с меньшим интересом, чем к делам давно минувших веков, относится к недавнему советскому прошлому Татарстана. Он является автором идеи (иногда автором) двух серий книг, издающихся в ТКИ с 2002 года: последней в серии «История татар» вышла книга Сергея Белова «Татарские промышленники», а новинка серии «История татар в лицах» — «Фикрят Табеев» Раила Вахитова.
Государство как философско-эстетический процесс
«Мы — потомки страны «Тартария»… — название книги доктора филологических наук Талгата Галиуллин озадачивает. Предполагаешь, что автор будет рассуждать о правопреемстве в историческом процессе на огромном пространстве: от Каспия до Тихого океана, даже до границ Китая и Индии. Но на самом деле читателю дается «целостный анализ развития татарской поэзии ХХ и начала ХХI века».
Тогда для чего выносить на ее обложку название мифической страны, да еще и подкреплять это для пущей убедительности эпиграфом из новостной хроники: «В начале 2017 года Президент РФ В. В. Путин подарил первому Президенту Татарстана М.Ш. Шаймиеву карту древней страны “Тартария”», — к чему, если ты представляешь на страницах этой книги анализ татарской поэзии как «единого философско-эстетического процесса»? Может быть, творчество татарских поэтов, начиная с булгарской поэмы Средневековья «Кыйсса и Юсуф» и кончая ностальгирующей лирикой наших дней, дает основания для амбициозного заявления «Мы — потомки страны «Тартария»?
Но, пожалуй, лишь один из поэтов, причисленных автором к значительным — Сулейман, помогает автору книги прорваться за ретроспективный горизонт, ограниченный отметкой «1000 лет назад». В поэме «Корни» Сулейман пишет о времени, когда тюрко-татары «владели всей необъятной ширью степей»; он считает большой потерей отказ от тенгрианства и утрату рунического алфавита. (Впрочем, еще и Зульфат мыслит единственным способом «победить мрак, нависший над Вселенной» возвращение к огнепоклонничеству и язычеству.)
В большинстве же случаев рассматриваемые в книге Галиуллина поэты политическую планку ставят невысоко — в обозримых пределах. «Мы не просим ни капли лишнего. Нужен лишь суверенитет», — пишет в поэме «Два странника» Рашат Низами. О стремлении шагать пусть по неширокой, но своей неповторимой тропе заявляет Сибгат Хаким. Талгат Галиуллин целеноправленно ищет в творчестве соплеменников лирического героя, которому в тоске по «теплу государственности» мало печного тепла… Ищет и находит у всех поэтов, которых удостаивает упоминания: и у тех, кто по большей части «перебирал четки своей личной жизни», и у тех, кто «встал на пагубные рельсы социалистического реализма».
Поэзия Мудариса Агляма подводит литературоведа к совершенно неожиданному выводу: «У народа, не имеющего самостоятельного государства, понятия “родина” и “народ” идентичны». Почему бы тогда не назвать книгу «Мы родом из страны «Народ»? А может, из страны «Нация»? В книге постоянно смешиваются эти понятия, например: «Идея поклонения народу, сохранения его как нации становится сутью, знаменем поэзии».
Между тем в мировой научной среде термин «нация» принято определять прежде всего по формальному признаку — гражданству. Нация — общественная единица, которая выражает политическое единство индивидов, имеющих общее территориальное происхождение. При образовании нации, стираются культурные различия между этносами и народами, образовавшими государство. Нацией, если воспользоваться выводами Хамидуллина, скорее была этнополитическая общность народов Среднего Поволжья.
В послесловии Галиуллин сокрушается о том, что до недавнего времени в татарскую поэзию шли таланты со всех окраин: из Тамбова, Пензы, Оренбуржья, Казахстана, особенно много рождалось их на башкирской земле. И вот поток иссяк. Почему? Может быть, для татар, проживающих за пределами Татарстана, идея его суверенитета в границах автономного образования 1920 года не так уж и привлекательна? Они же «потомки, потомки великой и вечной Тартарики».
Меньше вопросов вызывает другая литературоведческая монография «Татарская поэзия и проза рубежа ХХ-ХХI вв.». Доктор филологических наук Дания Загидуллина, оставив свои политические пристрастия при себе, посвятила ее исследованию эстетической природы новых явлений и особенностей смыслопорождения в современной татарской литературе. В книге лишь отмечается, что на рубеже столетий любой политически актуальный вопрос (суверенитет, дисперсное рассеяние татар по всему миру) тут же становился объектом не только публицистики, но и поэзии. Например, бурное обсуждение вопроса «Татары мы или булгары» мотивировало Мудариса Агляма на создание стихотворения «Ответ поэту Кадыру Булгари».
Более всего Загидуллину интересует содержание и объем понятия «постмодернизм». Действительно, как увязать эклектику и мозаичность постклассического типа культуры, с тем, что идея возрождения языка и государственности продолжает нести функцию центра, формирующего сознание татар.
Выявлены эстетически имманентные факторы национальной идентичности худ. произведений.
*Татарское книжное издательство
Галина Зайнуллина
“ТАТПОЛИТ” (21 АВГУСТА 2019)